Механист - Страница 92

Чего уж говорить про другие, не такие громкие имена.

Например — Богдан Раханов.

Ключник — надежно зацепившееся прозвище из прошлого. За то, что в том прошлом человек умел открывать любые запоры. Отмычкой по имени Гексоген.

Но это только кличка, а имя — Богдан Раханов.

В одном месте вспомнят прозвище злого демона из преданий о самом начале света, и впредь будут поминать человека только под этим именем — Раху, стирая грань между легендой и реальностью.

В другом — исковеркают, упростят на свой лад до Огдан Рахан, разорвут и склеят, порождая невероятные комбинации. От логичного Хан на востоке до эпического Один — на далеком западе. Одан Хан, Хан Один, Первый Хан — имена, имена, имена. Бирки.

Как и «Дракон».

— А кто тогда ты? — задала девушка тот вопрос, который надо было задать где-то двумя днями раньше.

Убийца посмотрел так, что Вику вдруг показалось — он сам, Богдан, есть Дракон. Какой бы смысл ни вкладывался в это слово. Мудро говорят на словоохотливом востоке — убивший Дракона становится Драконом. На удивление, Богдан ответил:

— Нечто сущее. Пес Кербер, сорвавшийся с цепи. Или удачный плод неудачного эксперимента. Рассказать вам историю?

Венедис покачала головой:

— Давай лучше я расскажу. Не потому, что твоя история неинтересна. Но я сначала должна объяснить то, что никому из вас не кажется важным. Потому что вы ко всему привыкли и не видите очевидного. Не понимаете течений Смерти.

Великое Древо Жизни. Наступает пора, и ветви его украшают бутоны. Они набухают, взрываются свежей изумрудной листвой, искрятся росой, омытые утренним дождем. Наступает другое время, и листья меняют цвет. Сначала темнеют, потом становятся желтыми и опадают. Чтобы на их месте, когда придет срок, появились новые почки. Это процесс естественный и неотвратимый — рождение, жизнь и смерть листка.

А что с ним случается после… это не так важно в данный конкретный момент, потому как сейчас он, листок, кружась на ветру, покидает дерево. Если не сломается ветвь. На сломанной ветке листья ведут себя по-другому: они высыхают, шелушатся крошащейся плотью, невесомые, хрупкие, светящиеся скелетом прожилок, но остаются на ветке. Навсегда. Умирание — это процесс, и разлом на теле дерева не позволяет листку умереть правильно.

Так и с людьми. Люди — листки на Дереве Жизни. Рождаются и умирают — покидают свои ветви. Если все происходит, как положено Природой. Внезапная смерть: не в бою, не от старости, не из-за болезни — коварное нападение, самоубийство, нечто, что не дает человеку подготовиться, исполнить заложенную в него программу, — и незримая нить, черенок, связующий человека с его старым миром, остается прикрепленной к побегу.

Они, то есть то, что остается от людей, истлевшими висельниками так и раскачиваются на сучьях забытого бытия. Кто-то назовет их неупокоенными, кто-то — привидениями, суть не изменится — умершие неправильно. Хрупкие скелеты, навсегда приросшие к своей материальной ветви.

— Страшно, — продолжила Венедис, — когда внезапная смерть настигает многих. Стихия, катастрофа, еще что-либо подобное. Тогда новые почки прорастают среди таких вот недоумерших. Но у них, новых, всегда есть возможность покинуть ветвь, когда придет время. У вас все не так. Ни один лист не срывается с побега вашего мира, и он трещит под тяжестью миллиардов высохших оболочек. И если настоящая Смерть — это переход энергии, то у вас она — забвение. Все вы — живые мертвецы без будущего.

Убийца слушал, как слушали Венедис механист с вогулом.

— А кем в твоей аллегории должны были стать они? — Богдан указал на Дракона, так похожего на громадного жука-богомола. — Новой листвой или какими-нибудь экзотическими листоедами?

Девушка посмотрела на существо — вот уж кого никак не интересовала их беседа. Дракон завис на некотором удалении и совершал плавные движения, перетекая из одной позы в другую, — словно танцевал без музыки в немом, наизусть заученном ритме.

Венди последила за Драконьими гипнотизирующими реверансами и ответила вопросом:

— Если ты так много про них знаешь… как сам полагаешь?

Вик, например, сильно сомневался, что Убийца Умелец таких ярких, как у Венди, аналогий — уж слишком тот конкретно изъяснялся. Так и вышло:

— Да мне сугубо без разницы. Они пришли занять наше место. И заняли бы, но несколько человек, — слово «человек» Богдан многозначительно выделил, — смогли уничтожить матку. Хотя боги почти все, считали, что это невозможно…

— И кто?

— Что кто?

— Ты сказал «почти». Кто из богов так не считал?

Убийца кисло рассмеялся:

— Смерть придерживалась другого мнения. Геката.

Механист уже слышал это странное прозвище Смерти. Упоминавшееся вместе с картой кроваво-красного рыцаря-скелета. Наверное, в сопредельных мирах богов называют похожими именами. Или боги, там, здесь, где бы то ни было, — одни и те же лица? Странно. Впрочем, Старьевщика больше интересовало другое — если матку Драконов невозможно уничтожить, то, как это все-таки удалось сделать?

— А это как раз та история, — отрезал Убийца, — которую вы уже не захотели слушать.

Жаль. С другой стороны, механист больше, чем иные обыватели, разбирался в возможностях далеких предков — те умели высвобождать такую мощь, что богам с их примитивными потопами оставалось нервно грызть ногти.

И все же…

Дьявольские изображения.

Эти круглые карты таро.

Выбрасывай их как угодно, размышляй над комбинациями, ломай голову над значением углов поворота — все равно ответов получишь много меньше, чем праздных версий.