Механист - Страница 39

Сильно после полудня в Саранпауль со стороны Каменного Пояса на заплетающихся ногах ввалился извалянный в грязи человек, не менее заплетающимся языком и осипшим голосом горланящий янычарские боевые гимны. В казарменной редакции — где правильные патриотические выражения колко заменены обсценными идиомами.

В человеке не без труда угадывался слуга той девки, что появилась неизвестно откуда около суток назад и наделала столько шума прошлым вечером.

В себя механист пришел, когда уже стемнело. Времени он не ощущал, зато почувствовал прохладную ладонь на своем лбу — это помогло ему очнуться. В горле першило, голова раскалывалась, и вообще, если что-нибудь во всем теле и не болело, то Вик этого выделить из общего ломотного состояния не мог. Вдобавок был жар. Старьевщик открыл глаза и встретил внимательный карий взгляд. Зажмурился — сейчас начнется. Вместо этого в рот ткнулась плошка с жидким, горячим и пряным. Пришлось глотать — не отвяжется. К тому же питье оказалось приятным на вкус. Вик выдавил из себя слова благодарности и снова впал в беспамятство.

Но теперь это был уже не абсолютный провал в небытие, но вполне нормальный горячечный бред.

А в бреду, как известно, никакой талисман не способен препятствовать астральной проекции бродить дорогами тонких сфер. Если по-простому — не спасает от видений. Трактовать которые можно по-разному — на свое усмотрение. Или даже не обращать никакого внимания.

Черная-черная птица… обгорелые культи-крылья, клочья спекшихся перьев. Клюв, покрытый сажей, открывается в немой попытке выдавить звук. Пение? Хрип. Птица пытается расправить свои нелепые огарки, обуглившаяся кожа покрывается красноватыми трещинами, сочится розовым гноем. Прихрамывая, неуклюже разбегается, подпрыгивает — нелепо падает, подпрыгивает — когтистая черная лапа ломко подгибается, — падает, немощно поводит конечностями-уже-не-крыльями, ловя несуществующий ветер.

Мне страшно смотреть на нее. Мне страшно думать, что такое она есть на самом деле. Морфологически она с одинаковой вероятностью может оказаться и павлином, и курицей… голубем или ястребом. Может быть, вороном — достаточно велик клюв, измазанный слюной или какими-то другими птичьими внутренними выделениями. Просто умирающая птица.

Нет. Не просто и не умирающая — я какой-то частью своего вне-сознания уверен в обратном. Как абсолютно точно знаю и то, что она не павлин и не курица, не ястреб войны и не голубь мира. Не ворон — вестник смерти. Она — жизнь. Просто ее привыкли представлять по-другому. Яркой, чистой, первозданной. А все не так. Все не бывает так просто. Ничего не возникает из ничего. Жизнь — штука отвратительная в своей утверждающей живучести.

Эта агонизирующая, жалкая, но в очередной раз пытающаяся возродиться птица — мой мир. Мне плохо, мне муторно, меня ввергает в озноб бесстрастное и жестокое знание — до того мгновения, когда затянутся кровоточащие нарывы, когда оперение приобретет естественную огненную окраску, когда хрип превратится в крик победителя, — еще очень-очень много времени. Миллионы и миллиарды единиц измерения времени. Если что-нибудь не помешает.

Не о том ли сейчас пытается мне прокаркать или пропеть эта несчастная птица феникс?

— Вставай давай! — Следующий визит в реальность сопровождается грозным шипением и тряской за плечо.

Старьевщик застонал, хотя чувствовал себя не в пример лучше — по крайней мере, мог сносно анализировать действительность. Увиденное в бреду стремительно теряло яркость, воспринималось уже совсем блекло и не так убедительно.

— Не знаю, на какую гулянку ты позавчера попал, но у нас теперь проблемы! Поднимай задницу! — Венди добавила еще несколько совсем уж откровенных эпитетов и резко поднялась.

Позавчера? Отключка заняла не так уж много времени. Вик с удивлением отметил, что лежит в кровати, не на раскладушке, что он в совершенно обнаженном виде, а тряпки, отдаленно напоминающие его шмотки, только чистые, развешаны вокруг железных боков печи. Старьевщик, замотав щуплое тело в одеяло, торопливо потянулся за одеждой. Охнул — свое состояние как «сносное» он определил, сильно погорячившись.

— Хреново? — поинтересовалась Венедис. — Скажи спасибо Рокину — разъяснил, что у тебя не банальный передоз. А то бы сама придушила.

Она и аптекаря вызывала? Интересно-то как… должна ли радовать подобная забота? Однозначно радовало другое — Вик жив и все еще при своих интересах. Спутница слегка возбуждена? Напьемся — разберемся. Возможность осуществить первую часть программы представилась мгновенно — Венди протянула Старьевщику кружку:

— На, глотай энергетик. Хуже уже не станет.

Хуже не стало. Зато стал слышен возмущенный гул за пределами комнаты. Вик, чертыхаясь, мол, опять пропустил что-то важное, натянул штаны и свитер. Тем временем в дверь постучали. Настойчиво и уверенно — чуть слабее, чем было необходимо для ее выноса с хлипких петель.

— Иди открой. — Девушка присела возле печки, грея ладони и делая вид, что ничего не происходит. — И борзей до последнего.

Последнюю фразу она произнесла одними губами. Вик кивнул — а что остается делать? Чтобы проникнуться угрозой, скопившейся снаружи, приглушать талисман не требовалось. Но к опасности со временем привыкаешь, и, по большому счету, становится все равно, откуда она исходит, — Старьевщик аккуратно прислонил стрельбу к стене возле двери и потянул щеколду.

В лицо дохнуло злостью и коллективным перегаром. Напротив проема топтался мужик с заплывшими свежими кровоподтеками под глазами и свернутым в сторону носом. Что бы ни делал Вик за последнюю пару дней, эта работа точно была не его. По обе стороны от мужика толпились не менее мрачные субъекты.