Механист - Страница 37

После этого он наконец вышел на речной берег. Луна освещала то страшное место, в котором они со статутной княгиней Венедис провели предыдущую ночь.

В бледном сиянии ночного светила стоянка выглядит почти умиротворяюще. Картину портит выгоревшая изба, все еще, несмотря на недавний дождь, парящая и поблескивающая алыми точками-углями. От постройки остались две черные покосившиеся полустены, а от жильцов — скорченные, обугленные до костей огарки. Сжечь человека, оказывается, даже сложнее, чем его дом.

Из-под развесистых лиственниц показывается путник. Он пошатывается, ежится, видно, что ему сильно не по себе. Ему больно. И страшно. Случайный путник, попавший в это место, не сможет находиться даже вблизи избы, а тем более — внутри нее. Инстинкт самосохранения, шестое чувство или ангел-хранитель не пустят. Подтолкнут в противоположную сторону. Заставят бежать.

И все равно останется вероятность, что случайный путник умрет — позже, от какого-нибудь душевного недуга. Ведь все болезни от нервов. А если он, случайный путник, задержится, с ним может случиться и вовсе непоправимое. Даже хуже, чем смерть. Много хуже. Он может пустить внутрь естество Хозяина Тайги. Стать Хозяином Тайги — ненадолго. Настоящий Хозяин Тайги сейчас несколько не в себе.

Но появившийся здесь путник — не случайный. Он подавляет инстинкты наркотиками, затыкает все мыслимые чувства странным прибором, вмонтированным в зубную коронку, и у него нет ангела-хранителя. Разве что Луна, но она не ангел. Но он тоже боится — насчет Хозяина. Странное устройство в зубе — оно ведь для людей. От людей, если точнее. От или для всякой потусторонней фигни оно не предназначено. Это безрассудство — страховать рассудок тонким волосом родий-платиновой термопары с ожерельем элементов, носящих не менее бессмысленные названия.

Путник входит на пепелище и останавливается, переводя дыхание. Двигает ногой головешки, наклоняется, смотрит по сторонам, пытаясь сориентироваться. Его вдруг резко ведет в сторону, он ловит руками воздух, падает, поднимается, массирует виски и снова что-то ищет. Оттаскивает в сторону трупы-коряги, разбрасывает черный склизкий мусор, роется в мокрых углях. Проходит некоторое время. Наконец человек присвистывает — выгребает из-под досок череп. Не людской. Рядом валяется нож. Нож инстинктивно сует за голенище сапога — пригодится. Опускается на колени и начинает просеивать пепел сквозь пальцы. Время от времени замирает и болезненно трясет головой, массирует виски грязными руками.

До утра остается еще на час меньше — путник что-то выуживает из черного месива и смотрит сквозь небольшой, с ноготь, кристаллик на луну, довольно улыбается. И одновременно кривится от боли. Время идет — человек скоро находит второй кристалл, встает, отряхивая прах с ног, извлекает из кармана кусок станиоли, отрывает и заворачивает в ошметок фольги свои находки. Но этим его странные поступки не оканчиваются.

Человек сходит с пепелища и достает из рюкзака железную кружку с мятыми боками, расшнуровывает штаны и мочится в нее. Что он собирается с этим делать? Путник отставляет сосуд в сторону, садится на колоду для рубки дров, стягивает сапог и отрезает кусочек ткани, слишком на первый взгляд хорошей, чтобы быть портянками. Ткань он опускает в мочу, отжимает, снова опускает, ничуть не смущаясь ни резкого запаха, ни самого характера жидкости.

Затем идет туда, откуда появился на поляне, останавливается у дерева с содранной корой и катает фольгу с кристаллами в выступившей смоле до тех пор, пока сверток не покрывается ровным слоем живицы.

Он безумец — это давно понятно.

Пропитанную мочой тряпицу человек аккуратно наматывает на комок кедровой смолы, а сверху снова обжимает все оставшейся станиолью. На получившуюся упаковку путник туго наматывает бечеву и прячет в рюкзак. Затем безумец возвращается к реке. Там его рвет — с хрипом и спазмами. Потом он полощет рот, моет лицо, руки, кружку, зачерпывает воды и жадно пьет…

Вик забрался в воду чуть глубже, чем по щиколотку, и пошел вниз по течению. Сапоги один черт уже хоть выжимай. Через несколько шагов он останавливался и снова попил — жажда мучила нестерпимо, снадобье Рокина конкретно обезвоживало организм. Вспомнив о стимуляторах, Старьевщик достал пакетик, некоторое время вертел его в руках и со вздохом все-таки вернул в карман. Может быть — позже.

Удалившись на пару сотен метров, Вик выскочил на берег и поднялся, чтобы осмотреться, на небольшой, поросший редкими деревьями холм, и там силы окончательно покинули механиста. Он шлепнулся на землю и застыл, раскинув руки в стороны.

Получилось. Хотя в какой-то момент думал — все, конец. Еще не выветрилось ощущение, когда талисман вразнос завибрировал и раскалился и откат надавил даже сильнее, чем мощь самого оскверненного «регламента взаимосвязей». Вик подтянул хлипкий рюкзак себе под плечи и вздохнул — лежать на холодной земле для здоровья было небезопасно, но и встать он просто не мог.

С холма открывался хороший вид на реку и на бывшее стойбище. Это место могло переродиться в очень неприятную аномалию — нож на пожаре, конечно, выпал из медвежьей головы, раскупорив канал. Старьевщик достал сверток с глазами Хозяина Тайги и еще раз проверил его на прочность. Вроде бы все герметично. Хоть и убогий с виду, но вполне надежный контейнер. Обкладки из станиоли, смола в качестве диэлектрика и электролит. Вик не зря мучил почки обезвоживанием: концентрация солей должна получиться достаточной и экранирующий эффект, скорее всего, достигнут — механист чувствовал, как медленно успокаивается его талисман. Вик подбросил сверток в ладони и хохотнул — смерть, заточенная в яйцо из блестящего фантика и обоссанной тряпки.